Последнее восстание интеллектуалов. Последнее восстание интеллектуалов Красный май 1968 года во франции

Социальный взрыв 1968 года во Франции должен служить для любой власти предостережением от самодовольно-высокомерного замыкания в самой себе

Главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, доктор исторических наук Петр Черкасов

Все страны время от времени переживают серьезные политические и экономические кризисы. Во второй половине ХХ века самым ярким проявлением кризиса западного мира стали события 1968 года, в эпицентре которых оказалась Франция. А ключевую роль в них сыграла молодежь, студенты. В какой-то момент многим даже показалось, что грядет новая французская, а может, и всемирная революция, тем более что среди лидеров движения было много молодых левых активистов и известных интеллектуалов (таких, как, например, Жан-Поль Сартр), мечтавших именно о мировом пожаре. Однако удивительным — если иметь в виду размах событий — образом революция не состоялась. Президенту Франции генералу де Голлю удалось не только устоять самому, но и привести свою партию к победе на внеочередных выборах в парламент. Может быть, потому что, как написал крупнейший французский социолог и противник новой революции Раймон Арон, это был «эмоциональный и моральный бунт, который нельзя было положить в основу политической программы».

Нашу беседу с автором многочисленных книг и публикаций по истории Франции, России и российско-французских отношений нового и новейшего времени, главным научным сотрудником Института всеобщей истории РАН Петром Черкасовым мы начали с вопроса: что представляли собой Франция и де Голль накануне майских событий 1968 года и почему эти события произошли?

— Надо сказать, что выступления 1968 года застали всех врасплох: и правящую элиту, и общество, и саму молодежь, которая стала двигателем этих выступлений. Хотя, конечно, те события имели глубокие корни.

Звонок прозвучал еще в 1965-м, на очередных президентских выборах. Де Голль получил в первом туре 44 процента голосов, а его противник Миттеран — свыше 32. Во втором туре де Голль, конечно, победил Миттерана, поскольку с ним блокировались все противники левых, и получил в результате 55 процентов. Но более 60 процентов голосов принадлежали французам старше шестидесяти, и лишь 18 процентов молодых от 20 до 34 лет сказали, что разделяют идеи де Голля. А ведь за семь лет до этого, в сентябре 1958 года, на референдуме по одобрению новой конституции Пятой республики де Голля поддержали около 80 процентов граждан.

Скромный результат 1965-го не был случайностью. В обществе зрело недовольство сложившейся полуавторитарной системой, причем, что любопытно, в большей или меньшей степени оно было свойственно всем слоям населения. Политические партии в большинстве своем хотели бы возвращения к парламентской системе, в которой они чувствовали себя хозяевами положения, как в Третьей и Четвертой республиках. Бизнес был недоволен чрезмерным присутствием государства во французской экономике, дирижистскими методами управления, стремился к более либеральной экономике. Недовольство бизнесменов вызывал и большой государственный сектор, возникший после войны, когда было национализировано имущество коллаборационистов. Это, по мнению деловых кругов, тормозило экономическое развитие Франции. Все более открыто велись разговоры о необходимости денационализации тех или иных отраслей и крупных предприятий. В этом видели залог более успешного развития экономики.

— А чем были недовольны рабочие?

— Как вы понимаете, у рабочего класса, ведомого коммунистами и социалистами, всегда найдутся поводы для недовольства любым правительством. Безработица, низкий уровень заработной платы, недостаточная социальная защищенность и так далее. Конечно, все это признаки традиционных претензий рабочего класса во все времена. Тем не менее надо признать, что к концу 1960-х рабочие выражали недовольство режимом «личной власти» де Голля значительно слабее, чем левые интеллектуалы и студенческая молодежь, неожиданно для многих заявившие о своих претензиях на роль авангарда французского общества.

К концу 1960-х в общественную жизнь Франции вошло новое поколение, убежденное, что де Голль — это уже история, что он попросту стар, как физически, так и политически.

Французская молодежь, словно вирусом, была охвачена левыми идеями, которые — сейчас это кому-то может показаться странным — пришли из США, где они получили развитие на волне антивоенного движения, во время кампании во Вьетнаме. На почве этих идей сформировалась особая молодежная контркультура, проникнутая принципиальным неприятием общества потребления и всего буржуазного жизненного уклада. Такие понятия, как родина, государство, порядок, семья, мораль — все, на чем стояло традиционное общество, — были отвергнуты молодежью как не соответствующие новым ценностям, которых придерживалось молодое поколение.

Внешним проявлением этой контркультуры было распространение свободных сексуальных отношений — то, что потом назовут сексуальной революцией. И вызывающая хипповская мода: потертые джинсы, нестираные свитеры, мини-юбки, купальники топлес. И, конечно же, граффити — своего рода символ французских событий, которыми теперь «украшены» все столицы и крупные города.

Идейные основы французского Мая заложили работы американо-немецкого социолога Герберта Маркузе, с его нашедшим широкий отклик в левой среде тезисом о том, что рабочий класс окончательно обуржуазился и уже не может претендовать на роль авангарда, которую ему определял марксизм. Роль революционного авангарда перешла к интеллигенции и ее боевому отряду — студенческой молодежи.

В молодежной среде широкое распространение получили идеи анархизма, троцкизма, маоизма, культ Че. И одновременно — презрительное отношение к «системной», как бы мы сейчас сказали, оппозиции, то есть к социалистической и коммунистической партиям, к профсоюзам, которые, по мнению этих, как их тогда назвали, «новых левых», все продались режиму. Отрицалось все, как власть, так и оппозиция. Но прежде всего студентов не устраивала система высшего образования.

— Чем же?

— Они справедливо считали ее архаичной. Эта система в основе своей была создана еще во времена Наполеона Первого. Скажем, мы с вами прошли в свое время через обязательное изучение истории КПСС, научного коммунизма, диамата, истмата. Во Франции такого не было, но там были свои какие-то предметы, которые студенты тоже считали ненужными. К тому же в университетах существовала очень сложная система экзаменов, которая приводила к тому, что до 80 процентов тех, кто поступал на первый курс, не оканчивали университета. И, конечно, молодежь задевало то, что половина студентов, выходцы из небогатых семей, вынуждены были и работать, и учиться. Теперь такое и у нас обычное дело, но тогда это было странно, считалось, что студент должен, говоря словами классика, учиться, учиться и учиться.

А когда они оканчивали университет, то у многих возникали проблемы с трудоустройством. Сейчас во Франции это просто катастрофа, выпускники вузов едут куда угодно, в любую страну, чтобы найти работу. Но появились эти проблемы уже тогда.

Демонстрация студентов и рабочих в Париже 13 мая 1968 года. Лозунги студентов: «Будьте реалистами, требуйте невозможного»; «Как ни проголосуешь на плебисците, “да” или “нет”, из тебя все равно сделают козла»; «Запрещено запрещать!»; «Тяжело подчиняться начальникам, но еще глупее их выбирать»; «Счастье — это новая идея»; «Пролетарии всех стран, развлекайтесь!»

Фото: Guy le Querrec/ Magnum Photos/ Agency.Photographer.ru

— А что послужило поводом для начала волнений?

— По одной из версий, студентам в Нантере, который в то время был одним их факультетов Сорбонны, запретили приглашать девушек к себе в общежитие. Это в принципе и раньше не поощрялось, но недовольным нужен был только повод. И они начали бурно протестовать. Появились первые лозунги: «Нет буржуазному университету!», «Долой экзамены!». Студенты отказывались сдавать экзамены, срывали занятия, устраивали обструкции факультетскому начальству и даже отдельным профессорам — тем, кого они считали реакционными. Очень быстро критика системы образования переросла в критику всего общественного устройства. Появился лозунг: «Говори “нет” всему!». На роль руководителей студенческих беспорядков выдвигаются вожаки крайне левых организаций. А признанным лидером студентов становится 23-летний выходец из Германии Даниэль Кон-Бендит. По одной из версий, именно угроза его исключения из университета и стала поводом к бунту.

В общем, 3 мая 1968 года во дворе Сорбонны собрался шумный митинг студентов. Университетское начальство усмотрело в нем начало беспорядков и, нарушая давнюю традицию, вызвало полицию, что во Франции делать не рекомендуется. Полиция разогнала митинг, избила наиболее буйных студентов, кого-то арестовала. В ответ Национальный союз студентов и профсоюз работников высшей школы выступили с призывом к забастовке.

Как только стало известно об этом призыве, студенты всех университетов в Париже, а за ними и всей Франции, прекратили учиться. Начались беспорядки, потасовки с полицией, поджоги автомобилей мирных обывателей. Центром волнений становится Латинский квартал. Если пройти вверх по бульвару Сен-Мишель, на левой стороне увидишь небольшую площадь, которая ведет к Сорбонне, где до сих пор стоит стенд с фотографиями тех событий.

Студенты захватывают университет. Ворвавшись в помещение ректората, они срывают висящий на стене огромный, в полный рост, портрет «тирана» — кардинала Ришелье работы Филиппа де Шампеня — и разрывают его. Никто и не вспомнил, что «тиран» был выпускником Сорбонны, что он вложил огромные личные средства в реконструкцию альма-матер, передал университету свою богатейшую библиотеку и завещал похоронить себя в университетской церкви, построенной по его же инициативе. К счастью, надгробие, 5 декабря 1793 года уже разгромленное якобинцами, на этот раз осталось нетронутым. А над Сорбонной поднимаются черные и красные флаги.

В общем, все пошло вразнос. За одну только ночь с 3-го на 4-е получили ранения более 350 человек, 460 студентов были арестованы. В последующие дни столкновения продолжались. Латинский квартал покрылся баррикадами. Всего по Парижу их было возведено более шести десятков. Предпринимались попытки создать в столице параллельные органы власти.

Май 1968-го Фото: dlyakota.ru

Полвека назад мир вступал в постиндустриальную фазу развития, а она требовала новых устоев - более свободных, раскрепощенных, гибких, менее иерархичных, жестких, формализованных. В течение всех 60-х годов накапливалась энергия, которая должна была вырваться наружу. И она вырвалась - в Париже. Май закончился июнем, все вроде бы вернулось на круги своя. Но не только Франция - мир уже стал совсем другим.

В это же самое время, когда Запад раскрепощался под лозунгом «Запрещено запрещать», Советский Союз, напротив, закрывался - Система почувствовала опасность подземных теплых токов свободы. Апрель и май 1968-го - это ведь еще и Пражская весна, поворот нового руководства Чехословакии к «социализму с человеческим лицом». Оттепель закончилась танками в Праге в августе того же 68-го. Но и СССР, несмотря на «окаменение имперского дерьма» (термин Мераба Мамардашвили), тоже стал другим: инакомыслие превратилось в часть подлинной общественной и гражданской жизни. 30 апреля 1968-го вышел в свет первый номер машинописного бюллетеня под названием «Хроника текущих событий». Мир стал меняться самым решительным образом.

Взорвавшаяся стабильность

Автор редакционных комментариев газеты «Монд» Пьер Вианссон-Понте едва ли вошел бы в историю, если бы не его колонка от 15 марта 1968 года под характерным заголовком «Франция скучает» (La France s’ennuie). Он промахнулся с прогнозом самым фантастическим образом: «Молодежь (Франции. - The New Times ) скучает. Студенты выходят на улицы, протестуют, сражаются в Испании, Италии, Бельгии, Алжире, Японии, Америке, Египте, Германии, Польше. Им кажется, что их могут понять, что они будут услышаны, по крайней мере им мнится, что они противостоят абсурду. А французских студентов занимает только одно: будут ли свободно допущены девушки учебных заведений Нантерра и д’Антони в комнаты к юношам, как будто к этому сводится все их понимание прав человека».

Газетчик иронизировал, а зря: спустя несколько дней возникло движение студентов Нантерра под названием «22 марта», которое возглавил Кон-Бендит, выходец из семьи немецких евреев, бежавших во Францию в 1933 году от нацистов. Да что говорить - выдающийся интеллектуал Ролан Барт примерно в то же время в одной из своих статей констатировал: «Революционная идея на Западе мертва. Она теперь в иных краях». А в новогоднем обращении президент Шарль де Голль по странной иронии истории назвал Францию «островом стабильности» (вам это, дорогие читатели, ничего не напоминает?). 3 мая все началось всерьез, хотя и здесь отчасти неосторожно повел себя ректор Сорбонны Жан Рош, натравивший на студентов, собравшихся в знаменитом внутреннем дворе университета, полицию. Немотивированная жестокость стражей порядка натолкнулась на не менее жесткое сопротивление. Спустя неделю в Париже появились баррикады. А к 21 мая бастовала вся страна - студенческий протест кем-то был поддержан, а иные, например коммунисты, которые скептически относились к студенческому движению, его просто использовали. Хотя тогда союз студентов и левых воспринимался более чем серьезно. Андре Мальро писал: «Встреча студенческой стихии со стихией пролетарской - факт беспрецедентный». Писатель, который потом, в июне, участвовал в демонстрации в поддержку де Голля, поставил абсолютно точный диагноз - кризис западной цивилизации. Только это был не тупиковый кризис, а кризис развития. Студенты были лишь индикатором того, в какую сторону будет развиваться западная цивилизация.

Бастуют все!

Третий день после волнений
в Сорбонне. Бульвар Сен-Жермен
Фото: Fotobank.com/SIPA PRESS

Даже работники голубого экрана в едином порыве объявили забастовку. Из уст в уста передавался афоризм: «Голлизм - это личная власть плюс монополия телевидения». (Поставьте вместо термина «голлизм», например, понятие «путинизм» - и это высказывание безымянного журналиста вам понравится своим неправдоподобно точным соответствием реалиям России 2008-2018 года!) Градостроители же, не в пример нашим проповедникам точечной застройки, «вскрыли причины провала капиталистической технократии... обнаружили несостоятельность бюрократической централизации».

Словом, разгорелась война всех против всех. Причем у каждого социального слоя, каждой цеховой корпорации находились свои аргументы и требования. Меньше всего соответствовали ситуации студенты, которые, по характерному признанию Кон-Бендита, с трудом формулировали свои слишком эклектичные пожелания: «Когда мы поняли, что нам нечего сказать, мы решили действовать». В «Забыть 68-й», вышедшей десять лет назад, бывший лидер «буйных» прямо спорит с самим собой: «Все, что происходило на улицах, находилось в полном противоречии с идеологической зашоренностью маоистов, троцкистов и нас, либертарианцев». Сегодняшний Кон-Бендит считает, что легитимные демократические процедуры важнее тогдашнего «насилия против насилия».

Социалистическая по форме...

И тем не менее главным в Мае-68, и это признает Кон-Бендит, была идея свободы и автономии личности. Студенческая революция, переросшая во всеобщую забастовку, была социалистической лишь по форме, диалекту, средствам самовыражения. Просто другого языка, жаргона протеста, тогда не было. К тому же в то время были Вьетнам, Латинская Америка, гибель Че Гевары, прочие события из области противостояния «империалистам». Корневой, подлинный пафос революции был как раз абсолютно либеральным, если угодно, буржуазным. Антибуржуазная по внешним признакам революция - баррикады, красные флаги и прочие «пиво, девки, беспорядки» - оказалась глубоко буржуазной по сути, потому что утверждала права личности. К тому же тогдашняя Франция была достаточно иерархизированным обществом, а государство в экономическом смысле тяготело то ли к социализму, то ли к государственному капитализму. Институты государства перестали соответствовать вызовам времени. Попросту говоря, оно устарело. О чем и сигнализировали студенческая революция и общенациональная забастовка. Это была революция сознания. А новое сознание требовало новых институтов.

Едва ли случайным было то обстоятельство, что даже по ту сторону железного занавеса в 60-е состоялась оттепель, начались попытки экономических реформ - в Венгрии, СССР, Чехословакии. Впрочем, Пражская весна наглядно продемонстрировала, куда именно ведет мирная революция сверху: малейшее раскрепощение экономики немедленно сопровождалось расширением степеней свободы во власти и в обществе. Тут же появлялись свободная пресса, общественно-политические движения и даже призраки многопартийности. В спорах лидера чешского «социализма с человеческим лицом» Александра Дубчека и советского генсека Леонида Брежнева, безусловно, прав был последний. Дубчек считал, что в политической свободе ничего страшного нет, все останется как было, только жить людям будет лучше и веселее. Леонид Ильич предостерегал, что это разрушает основы. Чистая правда! Почему, собственно, не удалась косыгинская реформа? Она уперлась в потолок социалистического типа хозяйства: чтобы получить результат, нужно было переходить к капитализму и частной собственности. Но на то были политические ограничения. Почему могли оправдать себя чехословацкие экономические реформы? Потому что им постепенно стала соответствовать политическая система. Но именно перемен в политической системе и не могли допустить советские старшие братья.

Фото: ecoterica.com

Фото: ecoterica.com

Фото: ecoterica.com

Фото: ecoterica.com

Фото: ecoterica.com

Оружие студенчества

Если в российской политической традиции рабочий класс, скрежеща зубами, обливаясь потом и надрываясь, вырывал из земли нешуточных размеров булыжники, французская молодежь швырялась мелкими европейскими камнями с почти балетной грацией. Это у сумрачных русских рабочих булыжник - грубое, неотесанное, как резец неандертальца, оружие. А у наполненного адреналином и тестостероном французского студенчества - «Под булыжниками - пляж!» Революция-68 - это было красиво. 1968-й - это было искусство. Плакаты и слоганы вошли в историю. Аллегорическая легкость обнаруживалась во всем. Стоило объявить Кон-Бендита персоной нон грата во Франции, как тут же было придумано: «Мы все - немецкие евреи!» Даром, что ли, сын знакового французского философа Андре Глюксманна Рафаэль Глюксманн в интервью The New Times говорил об актуальности аналогичного лозунга для Москвы 2008 года: «Мы все - кавказцы!» Что уж говорить о главных слоганах: «Запрещено запрещать!» и «Будьте реалистами, требуйте невозможного!»

Революция прошла, шатры политического цирка свернули, а искусство и ощущение легкости метателя камней на бульваре Сен-Мишель или улице Гей-Люссака остались. Возможно, еще и поэтому нынешние французы, которые испытывают аллергию к переменам, так хорошо, с долей романтической ностальгии, относятся к событиям тех дней. Им кажется, что в Мае выражен французский дух - невыносимая легкость и сексуальность бытия. 80 процентов опрошенных отмечали определяющее влияние - позитивное! - Мая-68 на отношения мужчины и женщины, 72 процента - на сексуальность, 60 процентов - на отношения родителей и детей и нравы. Революция сознания была еще и революцией нравов.

Студенческой власти не получилось. Потому что это абсурд - студенчество может быть только в оппозиции. А вот студенческая революция удалась. «Мир чистогана» благополучно перешел от индустриальной стадии к постиндустриальной в результате почти бескровной революции-1968. Маркс был снова посрамлен. Май-68, возможно, и не объяснил мир - кроме языка плакатов и слоганов у него не было иных средств выражения, но уж совершенно точно его изменил. И даже спустя 40 лет надо очень внимательно изучать его уроки. И главный из них изложен в афоризме генерала де Голля - не хуже уличного творчества: «Реформам - да, карнавалу - нет!»

ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ

8 января 1968-го - стычка Даниэля Кон-Бендита с министром молодежи и спорта Франсуа Миссоффом

2 мая - «День антиимпериализма» в кампусе Нантерра. Ректор Граппен принимает решение о закрытии университета

3 мая - митинг во дворе Сорбонны. Ректор Рош призывает на помощь полицию, столкновения на бульваре Сен-Мишель

6 мая - манифестация в поддержку арестованных студентов, новые столкновения в Латинском квартале

13 мая - Сорбонна снова открывается по указанию премьера Жоржа Помпиду и оккупируется. Манифестация левых партий и профсоюзов в Париже

21 мая - общенациональная забастовка, в которой участвуют от 7 до 10 миллионов человек, страна парализована

24 мая - де Голль объявляет референдум по вопросам децентрализации и политического участия

29 мая - де Голль исчезает; он отправляется в Баден-Баден на консультации с генералом Массю. Коммунисты требуют формирования «народного правительства»

30 мая - возвращение де Голля, который объявляет о роспуске Национальной ассамблеи. Гигантская манифестация в поддержку де Голля на Елисейских Полях

Франция - это страна революций, а Париж - это город революций. За последние два с небольшим века парижане выходили на баррикады в 1789, 1830, 1848, 1871, 1944 и 1968 годах. Это не считая всяких локальных столкновений и беспорядков, периодических всеобщих забастовок и милионных демонастраций. Французам постоянно приходится вести борьбу за свои права со своим государством, несущим в себе неискоренимый, увы, генетический код людовиковского абсолютизма.
Самая яркая вспышка этой борьбы случилась в мае 1968 года. Дело в том, что за 60-е годы в этой стране выросло самое духовно свободное поколение молодёжи в истории западного общества, а у власти уже 10 лет находился порядком осточертевший многим генерал де Голль, "суперпрезидент", переизбранный на второй 7-летний срок. Страна за 10 лет сильно изменилась, а де Голль с его менталитетом офицера Первой мировой остался всё тот же. В конце концов это привело к социально-политическому взрыву.

Вот они, свободные люди в полицейской стране (одна из майских демонастраций 1968 г.):

Всё началось в Парижских университетах, где в то время царили лево-радикальные настроения ("гошизм"). Студенты и профессора увлекались идеями анархизма, троцкизма, маоизма и марксизма-ленинизма.
Наиболее авторитетным лидером был 23-летний Даниэль Кон-Бендит. Лозунгами студенческого движения стали "Запрещается запрещать!", "Будьте реалистами, требуйте невозможного!", "Ограничивайтесь максимумом!"

Китайские и вьетнамские флаги в Сорбонне:

Все стены обклеены революционными "дацзыбао":

Кстати, представьте, что в "демократической" Франции 1968 г. существовала государственная монополия на телевидения и радио, независимыми могли быть только печатные СМИ!

Выступления студентов быстро переросли в стычки с полицией, усиленные отряды которой правительство спешно бросило на захват университетов.
Главное в экипировке парижских революционеров - противогазовые маски и очки:


Лицом к лицу с полицией:


К требованиям бунтующих прибавляется освобождение арестованных и вывод полиции из кварталов.

2 мая столкновения переросли в строительство баррикад, главным образом, в Латинском квартале:

Sous les pavés, la plage! Под булыжниками мостовой — пляж!

Поджоги автомобилей стали распространённым методом уличной борьбы:

Парижский апокалипсис:

Через несколько дней беспорядков выступили профсоюзы, объявившие забастовку, затем ставшую бессрочной.
13 мая профсоюзы выходят на грандиозную демонстрацию, прошедшую по всему Парижу. Прошло десять лет с того дня, как на волне алжирского мятежа де Голль объявил о готовности взять власть. Теперь над колоннами манифестантов развеваются лозунги: «Де Голля — в архив!», «Прощай, де Голль!», «13.05.58—13.05.68 — пора уходить, Шарль!»

Надо сказать, что у режима были тоже миллионы сторонников и демонстрации в поддержку де Голля и премьера Помпиду собирали сотни тысяч:


Заголовок газеты "Де Голль: я остаюсь. Я сохраняю Помпиду".
Обратите внимание на состав демонстрантов - совсем другой возраст, другие лица.

Начавшаяся в стране бессрочная забастовка, в которой участвуют уже более 10 млн. человек, приводит экономику к полному параличу.
24 мая президент выступает по телевидению. Он говорит о том, что «страна находится на грани гражданской войны» и что президенту должны быть предоставлены, через референдум, широкие полномочия для «обновления», причём последнее понятие не конкретизировалось.
В конце мая де Голль вновь заявил об отказе уходить в отставку, распустил Национальное собрание и назначил досрочные выборы. Но судьба генерала была уже предрешена - в апреле 1969 г. французы отказали ему в поддержке на затеянном им плебесците, после чего президент немедленно заявил о досрочном прекращении полномочий.

Почти за четверть века после победы над фашизмом, установления биполярного геополитического устройства и начала «холодной войны» жители планеты Земля привыкли к относительной стабильности. К середине 1960-х даже перспектива атомного кошмара стала привычной и из области массовых страхов постепенно переместилась в сферу политической риторики. И вдруг мир ощутимо затрясло. Неудивительно, что многим свидетелям потрясений 1968 года показалось, что мир «ни с того ни с сего» сошел с ума. Чем же была эта внезапная лихорадка: симптомом новой, еще неизвестной общественной болезни или всего лишь последним приступом хорошо знакомого благополучным странам недуга пресыщения? Последовало ли за этим приступом выздоровление западной культуры? А может быть, она просто умерла?

«Год, изменивший мир», «Год, который сделал нас теми, кто мы есть» — такими заголовками американская пресса отмечает 40-летие 1968-го. Баррикады в Париже и советские танки на улицах Праги, многотысячные студенческие демонстрации и беснующиеся хунвейбины в Китае, политические убийства и партизанские походы, расстрел пятисот мирных крестьян вьетнамской деревни Сонгми, сексуальная революция и массовое увлечение наркотиками (лидеры контркультур видели в них способ «расширения сознания», солдаты во Вьетнаме - способ забыться, и так далее), расцвет «альтернативного» искусства как части массовой культуры… Все это - приметы и парадоксы времени, имя которым легион. Однако первое, что бросается в глаза с высоты исторического полета, - все же последняя в ХХ веке и почти «неспровоцированная» великая волна социального протеста.

Поколение бунтовщиков

Те, кто в советское время изучал теорию марксизма, возможно, помнят ленинские «основные признаки революционной ситуации». В их числе значились: «обострение выше обычного нужды и бедствий угнетенных классов» и невозможность для «верхов» сохранять свое господство в неизменном виде, то есть кризис власти.

Удивительно, но страны, оказавшиеся в 1968 году на грани революций и гражданских войн, подошли к ним на фоне стабильного экономического роста, улучшения положения пресловутых «масс», в условиях сильной, динамичной и инициативной власти, которая, по видимости, заботилась о «всеобщем благосостоянии». Так, в США в 1961-1966 годах валовой национальный продукт рос примерно на 4-6% в год, что, между прочим, в два раза быстрее темпов пяти предыдущих лет. Безработица сократилась до рекордно низкого уровня. Администрация президента-демократа Линдона Джонсона во всеуслышание заявила о невиданной задаче: стремительно наращивая социальные расходы, она собиралась полностью победить бедность, создать общедоступные системы образования и пенсионного обеспечения и, наконец, уничтожить на корню систему расовой сегрегации.

Еще более активно вело себя правительство во Франции . Президент де Голль объявил себя сторонником так называемого «третьего пути» - не коммунистического, но и не либерально-капиталистического. Государству, по его мнению, следовало не только «дирижировать» экономикой, но и снимать социальные противоречия, обеспечивать компромисс между «трудом и капиталом». Финансовая стабилизация, выплата внешнего долга, резкий рост промышленного и аграрного производства, бурное развитие новых, наукоемких технологий - эти достижения бывшего лидера Сопротивления к середине 1960-х полностью вывели республику из послевоенного застоя и апатии.

И вот при всем этом именно Америка и Франция стали ареной грозных народных возмущений, до основания потрясших западное общество.

Одно из возможных объяснений этому парадоксу могут дать социология и демография. После окончания Второй мировой войны во всех воевавших странах происходил бурный рост рождаемости, а экономический расцвет 1950-х только способствовал ему. Многочисленное поколение людей, появившихся на свет в это время (по-американски их принято называть baby boomers), выросло в сравнительно комфортных условиях свободы, заботливого внимания со стороны старших и таких прежде неведомых форм массовой коммуникации, как, скажем, телевидение. «Бумеры», в отличие от их родителей, не пережили ни нищих 1930-х, ни кровавых 1940-х. Резко возросшее материальное благополучие казалось им не важнейшим и удивительным достижением, а само собой разумеющимся фоном… или даже чем-то отрицательным, неприятным. Они хотели не большего, а иного. Среди граффити, которые оставляли на стенах восставшие студенты Сорбонны в мае 1968-го, встречались такие: «Нельзя влюбиться в прирост промышленного производства!»; «С 1936 года я боролся за повышение зарплаты. Раньше за это же боролся мой отец. Теперь у меня есть телевизор, холодильник и «фольксваген», и все же я прожил жизнь, как козел. Не торгуйтесь с боссами! Упраздните их!» И тому подобное.

Новое поколение уверенно выбирало нонконформизм, индивидуализм, смелые эксперименты и социальную справедливость. (Между прочим, для следующего поколения - «поздних бумеров», рожденных в десятилетие 1955-1965-х, этот список кардинально изменился: недоверие к власти, пессимизм и цинизм.) Любопытно, что такие «чисто западные» наблюдения хоть и в сильно измененном виде, но все же подходят, по мнению исследователей, и к СССР, что лишний раз подтверждает: человеческая природа не зависит от географического положения относительно «железного занавеса».

Движущей силой великого протеста оказались на сей раз не столько социальные низы, как раньше, сколько молодежь, причем в наибольшей степени - выходцы из среднего класса, не удовлетворенные буржуазной приземленностью отцовских интересов. В Новом Свете к этому возрастному признаку только добавился расово-этнический. «Получилось» еще и десятилетие бескомпромиссной борьбы цветного населения Америки за лучшее устройство мира: афроамериканцы требовали реализации своих провозглашенных когда-то, но так и не воплощенных в жизнь гражданских прав, политически активное население латиноамериканских стран противостояло «империализму гринго».

Все это естественно: родившись в условиях свободы и экономической стабильности, протест по определению не мог свестись к борьбе «трудящихся за свои права» в духе классического марксизма. «Права завоеваны, а что дальше?» - спрашивали недовольные. Рабочий класс в развитых странах, обрастая имуществом и благами, перестает быть революционной силой - делали вывод одни. Его место должны занять студенчество и интеллектуалы. Другие отвергали политический активизм в принципе, проповедуя этику буддийского недеяния или превращение жизни в непрерывный перформанс в духе авангардного искусства. При этом даже у наиболее политизированной части молодежи - так называемых «новых левых» - реальный социализм в том виде, в каком он существовал в странах советского лагеря, не вызывал особого энтузиазма. И дело не только в шокировавших буржуазный мир рассказах о репрессиях в ГУЛАГе. В праве на будущее государствам, подобным СССР, отказывали, скорее, по эстетическим, чем по этическим причинам. В них слишком много иерархии, жестких правил, слишком мало поэзии и свободы самовыражения - вот как полагал юный бунтарь-европеец образца 1968-го. Русская революция приручена и убита, ее апостолы превратились в бюрократов, ниспровергатели - в стражей «нового порядка», борцы с драконами сами стали драконами. Неудивительно, что в среде западных радикалов большой популярностью пользовались несоветские, альтернативные модели социализма. В первую очередь, конечно же, учение Председателя Мао.

Огонь по культуре!

В 1968 году Китайская Народная Республика находилась на пике небезызвестной «культурной революции» - явления, в сущности, не менее загадочного, чем сталинский Большой террор. Историки до сих пор спорят о соотношении в ней неверно понятого марксизма и конфуцианства, жестокой и прагматичной борьбы за власть и безграничного утопизма. Еще в конце 1950-х окончилась провалом провозглашенная Мао политика «большого скачка», в процессе которого китайских крестьян сгоняли в коммуны, обобществляли все вплоть до жен и тарелок и заставляли людей в свободное от сельского хозяйства время выплавлять на огородах сталь, чтобы «догнать и перегнать» Америку и Россию. Очень скоро начался голод, погибли миллионы. Тогда под огнем критики со стороны товарищей по партии Председатель вынужден был немного отступить и затаиться.

Но в 1966-м он вновь перешел в наступление. Объектом нападок, быстро превратившихся в убийственный разгром, стала прежде всего партийно-государственная номенклатура и интеллигенция. Их обвинили в «правом уклоне» и «буржуазном перерождении». «Огонь по штабам!» - воскликнул Мао. К кому же он обращался, кто откликнулся на его лозунг охотнее всего? Опять-таки молодежь! Это «самая активная, самая жизнедеятельная сила общества, - утверждал вождь КНР. - Она с наибольшей охотой учится и меньше всего подвержена консерватизму…»

Жизнедеятельная сила немедленно организовалась в отряды так называемых хунвейбинов («красных охранников») и цзаофаней («бунтарей»). Теоретически ее подковывали, заставляя заучивать наизусть сборник изречений Мао на все случаи жизни - так называемую «маленькую красную книжечку». Ее издали миллиардным (!) тиражом и перевели на все основные языки мира. Радикалы в США, Европе, Латинской Америке немедленно принялись штудировать «цитатник». Получилась в известном смысле «книга десятилетия».

«Красные отряды», получив почти безграничное право громить и наказывать, быстро переродились в настоящие государственные банды, которые грабили и убивали направо и налево, вступали в вооруженное противостояние друг с другом, а порой и с армейскими частями. Скоро Мао вынужден был заново наводить порядок в им же ввергнутой в хаос стране, усмирять самых горячих «революционеров». В 1968 году процесс усмирения как раз находился в разгаре. Хунвейбинов и цзаофаней стали десятками тысяч высылать в отдаленные сельские районы для оздоровительных занятий физическим трудом и сближения с народом. В свинарниках и коровниках бесчисленных китайских деревень многие из них сблизились с репрессированными ранее - выжившими «буржуазными перерожденцами».

Количество жертв «культурной революции» в полном соответствии с традиционными китайскими масштабами не поддается подсчету. Их - миллионы. Но при этом колоссальный заряд эгалитаризма и революционности в самых пламенных ее формах привлек к Китаю симпатии крайних левых во многих странах мира. Некогда, в 1930-е годы «перманентные революционеры» - троцкисты противостояли по всему миру «реакционерам» - сталинистам. В 1960-е роль первых перешла к маоистам. Мировое левое движение в очередной раз раскололось…

Команданте навсегда

Учение Председателя вызывало энтузиазм не только у экстремистов, но и у рафинированных европейских интеллектуалов. По словам исследователя феминизма тех лет Торил Мой, желание «переписать историю как незавершенный открытый текст… разрушение институтов традиционной интеллектуальной власти, казалось, указывали для Запада путь вперед». Европейцы «тогда, разумеется, не знали, что за фасадом улыбающихся лиц китайских интеллигентов, с радостью ухаживающих за свиньями или разбрасывающих навоз, чтобы повысить уровень своего понимания материализма, скрывалась другая, куда более мрачная реальность: замученные пытками, мертвые или умирающие китайцы, в равной мере интеллигенты или неинтеллигенты, принесенные в жертву ради великой славы Председателя Мао». А возможно, в соответствии с человеческой природой, не желали знать.

Впрочем, важно не это, а то, что само безоглядное сочувствие революционному «ниспровержению авторитетов» демонстрировало меру неприятия институтов видимой и невидимой власти, которые, как панцирем, сковывали и капиталистическое, и социалистическое общества. Считаться сторонником существующего порядка, сохранения статус-кво или даже приверженцем постепенных реформ в 1960-е годы было просто неприлично!

«Реформизм - это современный мазохизм», - гласил один из студенческих лозунгов эпохи.

«Будьте реалистами - требуйте невозможного!» - под этой знаменитой фразой Че подписывались миллионы.

Эрнесто Че Гевара де ла Серна был пленен и расстрелян без всякого суда 9 октября 1967 года в Боливии , где он целый год перед тем безуспешно пытался развернуть партизанскую войну против местного диктатора генерала Рене Баррьетоса Ортуньо - ставленника, конечно же, США. По убеждению команданте, Латинская Америка стояла на самом пороге антиимпериалистической революции, оставалось ее лишь слегка подтолкнуть. Высадка горстки революционеров в боливийских лесах должна была сыграть роль такого же детонатора, какой десятью годами раньше сработал на Кубе. Местные крестьяне, считал Гевара, поддержат революционеров, затем восстание перекинется в города, а регулярная армия неуловимым партизанам ничего не сможет противопоставить.

Расчет оказался неверным. Смерть Че вдобавок сильно поколебала уверенность левых в возможности разрушить капиталистическую систему с наскока. Правда, одновременно утвердился великий образ погибшего команданте - бессмертный символ новой революционной волны. Для молодежи всего мира этот человек, отказавшийся от власти, почета и личной безопасности ради переустройства жизни на земле, стал святым. На фоне пожилых, упитанных и осторожных советских руководителей (не говоря уже об истеблишменте империалистических стран) он выглядел неотразимо.

Латиноамериканская теория герильи была, по сути, очень близка маоизму. Не случайно важным вкладом «великого кормчего» в дело революции считалась идея длительной партизанской войны как метода борьбы революционеров с правительствами в отсталых крестьянских странах. И хотя маоисты официально называли геварианцев «мелкобуржуазными волюнтаристами», намекая на их интеллигентское происхождение, те и другие, несомненно, разделяли глубокую антипатию к расчетливой постепенности, недоверие к институциональным формам власти, делали ставку на рывок и спонтанное «творчество масс». По этой логике новая реальность имела гораздо больше шансов на воплощение не в развитых государствах с устоявшимися формами организации общества и власти (будь то США, Франция или СССР), а в молодых странах третьего мира. При этом «народным демократиям» следовало не учиться у «большого брата» (Советского Союза), а, напротив, нести свежий ветер в обветшалый мир реального социализма.

Народное движение в США против вьетнамской войны нарастает. У Пентагона. Октябрь 1967 года. Фото: ULLSTEIN/VOSTOCK PHOTO

Уничтожить, чтобы спасти

Вся власть воображению!

Здесь искрой, из которой разгорелось пламя, тоже стала война во Вьетнаме . В марте 1968 года несколько студентов напали на парижское представительство агентства «Америкэн экспресс». А потом, уже протестуя против ареста своих товарищей, учащиеся Университета Париж-X Нантер (филиала Сорбонны) захватили здание университетской администрации.

Лидером французского движения стал Даниэль Кон-Бендит - студент-анархист, который еще раньше прославился тем, что во время торжественного выступления министра образования попросил у него закурить, а затем потребовал свободного доступа в женское общежитие (сейчас Кон-Бендит - респектабельный политик, противник экстремизма и один из лидеров фракции «зеленых» в Европарламенте).

После серии конфликтов студентов с полицией 2 мая власти, не настроенные «либеральничать», объявили о прекращении занятий. На следующий день в знак поддержки товарищей на демонстрацию вышли учащиеся Сорбонны, разогнанные с помощью дубинок и слезоточивого газа. 4 мая была закрыта уже вся Сорбонна, а 6 мая на улицы вышли около 20 000 студентов, преподавателей и сочувствующих, приветствуемые парижанами. Столкновения продолжались всю ночь, появились первые баррикады.

Студентов немедленно морально поддержали авторитетнейшие интеллектуалы эпохи - Жан Поль Сартр , Симона де Бовуар , Франсуа Мориак … Возвысили голос профсоюзы и левые партии. 10-11 мая после ожесточенных столкновений восставших с полицией перепуганный премьер-министр Жорж Помпиду объявил о скором открытии университета, деятельность которого была приостановлена, но не был поддержан президентом де Голлем. 14 мая на улицы вышли уже 800 000 парижан, а всю страну охватила всеобщая забастовка. Начавшись как студенческая и столичная, эта революция - в точности по сценарию Великой французской - становилась общенациональной. По всей стране захватывались учебные заведения, фабрики и заводы, создавались «комитеты действия». Вот как выглядели популярнейшие лозунги-граффити в мае 1968 года в Париже:
«Запрещается запрещать!»
«Вся власть воображению!»
«Всё - и немедленно!»
«Скука контрреволюционна!»
«Под булыжниками мостовой - пляж!»
«Всё хорошо: дважды два уже не четыре!»
« Структуры для людей, а не люди для структур!»
« Университеты - студентам, заводы - рабочим, радио - журналистам, власть - всем!»
« В обществе, отменившем авантюры, единственная авантюра - отменить общество!»
«Пролетарии всех стран, развлекайтесь!»
«Человечеству не видать счастья, пока последнего капиталиста не задушат кишкой последнего бюрократа»
«Никогда не работай!»

Власть из последних сил пыталась расколоть движение и предложила сделку профсоюзам: умиротворение в обмен на повышение зарплаты. Последовали так называемые «Гренельские соглашения», которые нанесли серьезный удар растущему восстанию, но все же… 29 мая президент де Голль исчез. О том, куда он отправился, ничего не знал даже премьер, вынужденный отслеживать перемещения президентского самолета с помощью средств ПВО. Позже выяснилось, что генерал летал в Германию заручаться поддержкой расквартированных там французских воинских частей.

То был ключевой момент революции. Уже на следующий день некоторые революционные лидеры заявили о необходимости захвата власти, а президент по радио (телевидение бастовало) объявил о роспуске Национального собрания и своей готовности ввести чрезвычайное положение, если беспорядки не прекратятся.

Если бы мятежникам хватило тогда чуть больше организованности, единства и поддержки средних слоев, весьма возможно, что Пятая республика была бы свергнута в эти дни. Но в течение июня правительство постепенно восстановило контроль над страной. Парламентские выборы принесли убедительную победу голлистам, собравшим 73%. Испуганные французские обыватели - большинство этой буржуазной нации - однозначно выбрали порядок.

Ранняя осень в Праге

Французские события 1968 года стали самым наглядным, ярким, но далеко не единственным эпизодом революционной борьбы, прокатившейся по капиталистическому миру: Западная Германия, Италия , Голландия , Испания , Япония , далее везде. Мало того, она отозвалась и в социалистическом лагере: властям пришлось подавлять студенческие выступления в Польше и Югославии.

Ну а главные события по нашу сторону «железного занавеса» развернулись, конечно, в Чехословакии.

На первый взгляд удивительно, но коммунисты отнеслись к радикальным протестам на Западе без особой симпатии. Тому было множество причин. Установившееся во время «холодной войны» геополитическое равновесие Москву, скорее, устраивало, чем нет. Не то чтобы СССР и его союзники перестали выступать за крах капиталистической системы и с сочувствием относиться к «освободительному движению». Однако «революция революции рознь», и правильными признавались лишь те формы, которые соответствовали представлениям советского руководства и вписывались в стратегию Кремля. Карибский кризис 1962 года убедил Советский Союз в непродуктивности «резких движений» (так называемого «волюнтаризма», за который поплатился Хрущев) и в необходимости, наоборот, опираясь на достигнутое, усиливать влияние в мире медленно и осторожно. Кроме того, в СССР хорошо знали, что западные «новые левые» готовы, скорее, критиковать Москву, чем руководствоваться ее указаниями. А гибель Че и поражение парижского восстания еще больше укрепили брежневское Политбюро в мысли: такой курс правилен.

Советские танки в Праге. 1968 год. Фото: PHOTOSHOTVOSTOCK PHOTO

Поэтому по-своему правы были «гошисты» (то есть французские левые), когда объявляли социалистический и капиталистический истеблишмент двумя сторонами одной ненавистной медали. А если у кого-то на Западе и имелись иллюзии по этому поводу, то они в прах развеялись Пражской весной 1968 года. Оттепель в Чехословакии началась в первых числах января, когда 46-летний словацкий политик Александр Дубчек сменил на посту генерального секретаря КПЧ консервативного Антонина Новотны. Развернутая программа построения «социализма с человеческим лицом» была сформулирована новым руководством в апреле. В ее основу легла типичная для 1960-х идея, что социализм должен «не только освободить рабочий класс от эксплуатации, но и создать условия для более полного развития личности, чем это возможно в условиях любой буржуазной демократии». «Программа действий» предполагала развитие демократических свобод (слова, печати, собраний), переориентацию экономики на потребительский сектор, допущение элементов рынка, ограничение всевластия партии при сохранении за ней лидирующих позиций и установление равноправных экономических отношений с СССР.

В результате ограничения, а затем и отмены цензуры, ослабления спецслужб и идеологического диктата в чехословацком обществе началось бурное и неконтролируемое обсуждение множества болезненных вопросов. Естественно, тут же выявилось и более радикальное, а по сути - антисоветское направление «демократизации». Правда, участникам событий запомнилось не это, а удивительное, почти эйфорическое ощущение внезапно пришедшей свободы, просто недоступное жителям западных стран (и это, пожалуй, можно считать наиболее существенным отличием чешских событий от французских). Во многих отношениях Пражская весна напоминала годы «перестройки» в СССР. Однако тут события развивались гораздо быстрее, а результат оказался прямо противоположным.

СССР и социалистические страны-соседи (прежде всего ГДР и Польша), встревоженные тем, что местные власти утрачивают контроль над страной, безуспешно пытались добиться от Дубчека более жесткой линии во внутренней политике. В ходе неоднократных встреч и переговоров, пик которых пришелся на лето, тот неизменно уверял, что контролирует ситуацию и что в любом случае ЧССР сохранит верность союзникам по Варшавскому договору. Между тем в Москве серьезно опасались, что «чехословацкий сценарий» может стать повторением «венгерского» (в 1956 году «оттепель» в Венгрии закончилась советской интервенцией и настоящей войной с тысячами погибших). И в какой-то момент, решив, что методы «братского убеждения» исчерпаны, Брежнев принял непростое решение о начале военной операции. Вторжение началось в ночь с 20 на 21 августа. Сопротивление местного населения ограничилось стихийными вспышками и организованного характера не приняло (во многом из-за призывов чехословацкого руководства не противодействовать войскам союзников). Тем не менее 72 жителя страны погибли, 266 были тяжело ранены, десятки тысяч бежали из страны. Примечательно, что президент Джонсон в ходе телефонных консультаций с советским лидером фактически признал правомерность вторжения (контроль СССР над Чехословакией интерпретировался сторонами как часть геополитической системы, установленной Ялтинско-Потсдамскими соглашениями). Демократические резоны явно отступили перед геополитическими.

Трагический конец Пражской весны не привел к массовым репрессиям в духе 1950-х, но окончательно похоронил и на Западе, и на Востоке образ Советского Союза как «оплота демократии». Внутри же нашей страны с тех пор стало особенно бурно развиваться диссидентское движение и окончательно свернулись всякие попытки обновления строя. Начался пресловутый «застой».

Make love, not war

Несмотря на расцвет первого «глобального» СМИ, телевидения, вплоть до середины 1960-х человеческое общество оставалось на удивление разнообразным - даже в пределах «первого» и «второго» миров. Культурная глобализация была, скорее, обещанием, проектом, чем реальным делом и потому не пугала, а завораживала своими перспективами. Идея множественности культур, их принципиальной несводимости к единому образцу еще не владела умами, и даже изоляционистские, по сути, доктрины вроде Black power! облекались в глобалистские одежды марксизма.

Индивидуализм и отстаивание «я» как первичного творческого начала нисколько не противоречили тяге к публичности и коллективному творчеству. Неслучайно самым ярким явлением в искусстве десятилетия стала немыслимая без того и другого рок-музыка. 1968-й и последующие годы - время расцвета рока во всех его классических проявлениях: даже не как музыкального или поэтического жанра, а как особого нонконформистского стиля жизни. Это лучшие годы The Beatles и Rolling Stones, Doors и Velvet Underground, годы молодости и становления Pink Floyd и Led Zeppelin, Deep Purple и Jethro Tull. Это время, когда «коммерческая» музыка и «альтернативная» еще не противостояли друг другу так яростно, а профессиональные продюсеры только осваивали эту часть рынка и часто бывали здесь биты. О времени Джима Моррисона и Джимми Хендрикса, Дженис Джоплин и Нико сейчас, спустя четыре десятилетия, с чувством ностальгии говорят даже те, кто тогда еще не родился.

Конечно, непокорного зверя пытались приручить и массовая культура, и интеллектуалы. Результаты выглядели порой парадоксально. На Бродвее в 1968-м вышел мюзикл «Волосы», ставший хитом благодаря финансовому покровительству предпринимателя Майкла Батлера, который решил «въехать» в Сенат на популярных антивоенных лозунгах. Правда, когда Батлер впервые увидел анонсы мюзикла, он решил, что речь в нем идет вовсе не о проповедовавших любовь как способ жизни длинноволосых хиппи, а о любовной истории в индейском племени... Как бы там ни было, спектакль, обыгравший все возможные «темы дня» - наркотики, сексуальную революцию, войну, расизм и входивший в моду оккультизм, - имел небывалый успех у публики, а вот рок-музыканты увидели в нем донельзя тоскливое шоу. «Это такая выхолощенная версия того, что происходит на самом деле, что я не чувствовал ничего, кроме скуки», - заявил после просмотра Джон Фогерти из группы Creedence. Столь же скептически оценила контркультура снятый в США фильм лидера европейского интеллектуального кино Микеланджело Антониони «Забриски Пойнт», где знаменитый режиссер пытался воссоздать атмосферу «бунтующих» 1960-х.

В конечном счете западное общество проявило немалую гибкость и «приспособляемость», проглотив и переварив протест «поколения бумеров». Конечно, культурный и политический истеблишмент не сразу разобрался, сколь далеко стоит идти по пути уступок. В 1972 году на съезде стремительно «омолодившейся» Демократической партии США один из умеренных ее членов с неодобрением говорил: «Здесь слишком много длинных волос и явный недостаток людей с сигарами». Но уже через пару лет этот перегиб был устранен. К середине 1970-х левые движения перестали представлять угрозу стабильности западного общества, заняв определенное, весьма скромное место в политике и достаточно заметное - в искусстве.

Разной оказалась и мера конформизма самих «бумеров». Среди них оказалось немало и таких, как Билл Клинтон, - у них протест в форме покуривания травки и вялого уклонения от призыва в армию неплохо ужился с карьерными амбициями.

В конце концов, представители именно того поколения до сих пор в значительной степени определяют лицо мировой культуры, бизнеса и политики. Несмотря на все разочарования, а может быть, благодаря им, это было на удивление оптимистическое время. Однако этот оптимизм не имел ничего общего ни со спокойствием и комфортом, ни с предвкушением счастливого будущего. Вероятно, можно сравнить его с оптимизмом первых христиан, с нетерпением и надеждой ожидавших конца света. Правда, в евангелии молодежной контркультуры место веры занимал бунт, а место надежды - скепсис, но зато в призывах к любви недостатка не было. «Make love, not war!» - лозунг движения хиппи, который трудно перевести (make означает в нем одновременно «заниматься» и «создавать, производить»). Это наследие 1968 года вряд ли когда-нибудь удастся оспорить.

В 1960-е гг. в ведущих странах мира среди молодёжи стали рас-пространяться сомнения в действительности и адекватности инсти-тутов либеральной демократии , а также капитализма как хозяйствен-ной системы. Симптомы кризисного сознания особенно наглядно проявились в молодёжной среде. В 1968 г. практически одновре-менно в Западной Европе и Северной Америке поднялась волна сту-денческих беспорядков, по накалу страстей слабо отличавшихся от революционных потрясений XIX в., но более скоротечных и с мень-шим количеством жертв.

1960-е гг. стали переломными для Запада. В это время углубился разрыв между поколениями. Старое поколение, некогда пережив-шее войну, постепенно привыкало к социальным благам, которые им обеспечило «государство всеобщего благоденствия ». Молодёжь же, напротив, не желала жить сытой и спокойной жизнью и на-стойчиво искала своё предназначение. Похожие чувства бурлили в головах молодых людей и на востоке Европы, о чём свидетельст-вовали события в Польше и Чехословакии, но там эти выступле-ния в большей степени карались репрессиями.

Лозунги молодёжи 1960-х гг.: «Запрещено запрещать!», «Будьте реалистами — требуйте невозможного!», «Социализм без свободы — это барак!», «Вся власть воображению!», «Беги, товарищ, старый мир у тебя за спиной.», «Каждый сам себе диверсия!», «Революция невероятна, ибо она истинна!».

В разных странах поводы для выступлений могли быть самые разные. Так, в США они во многом были спровоцированы при-теснением чернокожих и войной во Вьетнаме . Протесты привели к тому, что молодые люди заняли здания Нью-Йоркского Колум-бийского университета, Университета Беркли, а также к беспоряд-кам в Чикагском университете во время съезда Республиканской партии, который собрался по поводу выдвижения кандидатуры в президенты США.

Студенчество в количественном отношении к периоду после Второй мировой войны превратилось в весьма значительную часть общества. Ускорившийся рост числа профессий требовал много специалистов со средним и высшим образованием. До Второй мировой войны да-же в Германии, во Франции и в Великобритании число студентов университетов не превышало 150 тыс. (0,1 % их населения). К концу 1960-х гг. число студентов в этих странах исчислялось миллионами. Стало обычным явлением, когда до 20 % молодых людей и девушек в возрасте от 20 до 24 лет получали систематическое образование.

Для студентов-«революционеров» 1968 г. главное заключалось не в том, чего собираются достичь обычные революционеры. Студен-ты стремились к личному и социальному освобождению. При этом самыми очевидными способами расшатать основы государства, родительскую власть, законы и обычаи , по мнению части молодё-жи того времени, были секс и наркотики, употребление которых считалось незаконным, а также рок-музыка, которую старшее по-коление не принимало.

Внешне протест молодого поколения против буржуазного об-щества вылился в демонстративное отвержение старой культуры . С 1960-х гг. молодёжь начала склоняться к рок-музыке, тяготея не столько к самой музыке, сколько к чувству новой культурной общ-ности. Отчасти эта экспансия рок-культуры в молодёжной среде была связана с уменьшением влияния тех институтов, которые традиционно воздействовали не только на молодёжь, но и на об-щество в целом.

Проблема поколений

Среди рабочих студенческие волнения 1968 г. после 20 лет бес-прецедентных улучшений жизни всех слоёв населения вызвали слабую реакцию (за исключением Франции и Италии). Бурное раз-витие экономики, отсутствие безработицы в период «государства благоденствия » полностью изменили жизнь рабочего класса в раз-витых странах. Домашняя жизнь рабочих и представителей сред-него класса в целом становилась всё более обособленной: телеви-дение сделало необязательным посещение футбольных матчей, те-лефон исключил привычку общаться с друзьями непосредственно. Студенты, напротив, в силу того, что ежедневно собирались на заня-тия, общались между собой больше, и их легче было организовать.

«Революция 1968 г.», как её назвали современники, стала про-тестом молодёжи против ценностей старшего поколения. Вслед-ствие интенсивности развития общества в 1960-е гг. пропасть, разде-лявшая поколения, значительно углубилась. Тинэйджеры, выросшие в эпоху благополучия и не знавшие лишений военных лет, не мог-ли перенять опыт своих родителей, переживших ужасное время. В свою очередь, старшее поколение не хотело понимать молодых, для которых работа не являлась гарантией благополучия. Молодое поколение выросло в период, когда работу можно было получить в любое время и бросить, если вдруг захотелось просто отдохнуть, попутешествовать с друзьями. Иными словами, большинство участ-ников движения 1968 г. начало со «свободы от» и не перешло к един-ственно верной формуле «свобода для».

Влияние других революций

Огромное воздействие на молодёжь оказала романтика рево-люций в странах «третьего мира », особенно кубинская , которая по-настоящему вдохновляла «левых» на Западе. Эффект воздействия экзотики далёких стран доносило телевидение, как раз в этот период получившее широкое распространение.

Университеты

Значительная часть протестующих студентов была недовольна авторитарной структурой руководства университетами, и де Голль решил пойти на проведение университетских реформ. Отныне студенты и преподаватели совместно руководили университетами, отменялась централизованная система, при которой во Франции был практически один университет, и создавалось 65 университе-тов, в том числе 13 в Париже (причём ни один из них не должен был насчитывать более 20 тыс. студентов). Также была проведена существенная децентрализация, и в университетах возникли сту-денческие советы.

Слово «революция» применительно к уличным беспорядкам 1968 г. употребляется в кавычках по той причине, что студенты не имели никакой политической программы. Внешне всё выглядело как неконструктивный протест, «бунт ради бунта». Общественность к нему относилась снисходительно, поскольку считалось, что моло-дёжи надо перебеситься.

Наиболее ясно эту внешнюю бессмысленность бунта молодёжи можно по-нять через художественные произведения. Примерами могут служить роман Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи» или фильм итальянского ре-жиссёра Бернардо Бертолуччи «Мечтатели». Материал с сайта

Студенческие мятежи прокатились по всей Западной Европе и Северной Америке, протесты имели место в Турции, Египте, Мексике, Бразилии, в странах социалистического лагеря : Польше и Югославии. Наибольшее внимание в мире привлёк «революци-онный парижский май 1968 г.». Французские студенты вступали в активное противостояние с полицией. На улицах Парижа устраи-вались баррикады, поджигались автомобили. Полиция, применив силу, вытеснила студентов из центра города. Но тогда по призыву профсоюзов и коммунистов на улицы вышли 600 тыс. рабочих. Около 10 млн французов по всей стране прекратили работу.

«Революция» 1968-го оказалась весьма непродолжительной, но она оставила после себя постоянно обновляющуюся молодёжную субкультуру, различные формы которой можно наблюдать и в наше время.